Кукольный театр поставил спектакль с одной куклой, остальные актеры играют вживую. Но играют кукол. Что это — модная нынче переделка классического сюжета или новые акценты в старой сказке?

«Цахес» у ивано-франковцев — богатый, пышный, сценически изобильный спектакль. Даже фотографию трудно охватить одним махом. И всё четко продумано, четко исполнено — как часы. Вон они, кстати, на краю кадра слева. Часы. Верней, часовой механизм. Колесики времени:

Каждый кадр — застывшая картинка. Верней, такими картинками спектакль остается в памяти. Но на самом деле в нем много движения. Просто действующие лица как-то не очень люди, скорей куклы. То ли ожившие картины, то ли застывшая жизнь. Иногда картинка — сущий ребус, и не всегда удается ее разгадать. Но здесь всё понятно без слов. Один вещает, остальные внимают:

 

Где разворачивается наша история? Да где угодно. Черноту, окружающую сценическое действо, можно заместить любым пейзажем, любым интерьером. Но ведь костюмы вовсе не условные — стилизованные под старину. То ли реверанс театра в сторону автора, то ли намек на то, что история давняя. И к нам — ну никакого отношения не имеет:

В этой картинке есть на что посмотреть и что рассмотреть. Но во в ворохе подробностей глаз выхватывает пятна самых ярких зрительных образов. «Голые» черепа (или головы, затянутые в тканевые «шлемы») и, конечно же, лица-маски. Еще — заученные, механические движения, ни дать ни взять — куклы:

Ох, глухота — большой порок… Ведь здесь принято, чтоб все, всё, про всех… Во все глаза глядят, уши навострили. Ну что ж вы хотите: толпа и есть толпа. Что? Ах, да, да: выглядят элитой… :

Хотя временами похоже на бал у сатаны:

А вот и наш герой. Вы не смотрите, что он так неказист, он на самом деле силён. Даже барьер сюжета ему нипочем: играючи перемахивает границу сцены — и вот он уже среди нас:

На коне, задом наперед. Что? Как Мюнхгаузен? Э нет! Барона выносит за границы здравого смысла его буйная фантазия, бьющее через край жизнелюбие, а этот крушит общепринятые нормы, топчет здравый смысл просто потому, что ничего другого не умеет. Жабо на голое тело — знак абсурда и тотального наплевательства на всё — на удобство, красоту, приличия:

Да хоть бы и кверху ногами — ему всё одно:

А вот единственная кукла в спектакле. Впрочем, не так: этот крошка Цахес — кукла-кукла, остальные — люди-куклы. Заметьте: не марионетки, их никто за ниточки не дергает — они сами, сами… :

Рассмотрим крошку поближе. У него голова — как будто комок смятой оберточной бумаги, а у куклы-человека — гладенькая, кругленькая, и глаза — огромные, и весь лоснится. Но ей-ей, живое лицо — у этого уродца:

Вы только посмотрите, что за слаженность, они прямо единое целое! И главное — человек вторит кукле без понуждения, добровольно, с радостью:

Кандида, наша героиня. Во взрослом мире персонажей спектакля она одна — юное существо, полудевушка-полуребенок. Она единственная — без шапочки-шлема, с пламенеющей копной огненно-рыжих волос, прямо как знамя непокорности:

Но ведет она себя как ребенок, который сам не знает, что вытворит в следующую минуту. Это она со своим женихом, студентом-романтиком Бальтазаром. Он, впрочем, тоже выделяется на фоне остальных персонажей: вокруг глаз не черные круги, а цветная подводка, и прядка волос выбивается из-под белого «шлема». Небось знак поэтического вольнодумства. Но что ж он такой прилизанный, аккуратно выложенный, этот завиток?.. А сам поэт — такой унылый, невыразительный… :

То ли дело Цахес. Даже и без положенных по сюжету феиных чар: злой и мерзкий, он вместе с тем лих и ярок:

Какое упоение на ее лице-маске, какая издевка — на его:

Любовный треугольник. Обратите внимание на остроумный образ детскости — «взрослый» кринолин в пол с короткой, девчачьей юбочкой:

Соперники. Впрочем, еще по предыдущему снимку было ясно, кто возьмет верх:

Кандида позирует фотографу. Сзади — кукловод Цахес. Но, честно сказать, он тут лишний: Кандида и без него смахивает на куклу, как и остальные персонажи:

Добро и зло, высокое и низменное снова сошлись в битве за юную душу. Только между ними не душа — пустота, бездушная кукла. И озаряет эту сцену какой-то адский пламень:

А вот и маг. Он — единственный персонаж без маски, со своим лицом. Смысл понятен: Альпанус — тот, кто в этом сюжете творит добро, помогает людям избавиться от Цахеса. Но всякий раз в спектакле привычный смысл знакомого сюжета чуть-чуть сдвигается, и выходит совсем не то, к чему мы привыкли. Смотрите, этот маг так же нелеп, как и остальные персонажи:

В согласии с сюжетом гофмановской сказки Цахес в спектакле лишается своей колдовской силы, его изгоняют, но вместо счастливого финала мы видим все тех же очарованных персонажей, живущих в выдуманном, нелепом мире. Ищут нового кумира… Если мы не догадались, что к тому всё идет, театр не виноват: он намекал на это с самого начала. Помните неподжвижные колеса-шестеренки часового механизма в левом углу сцены? Время остановилось. Отчего?..

В ивано-франковском «Цахесе» многое ложится в память. Для меня самым запоминающимся акцентом, который поставил спектакль в известном сюжете, стало то, что, в отличие от сказки Гофмана, в спектакле нет положительных персонажей, все они так или иначе составляют массу, толпу. Год назад, когда я смотрела этот спектакль на пятом Коломыйском фестивале, его беспозитивность раздражала, я ее резко не приняла. А сейчас… Сейчас многое видится по-другому. И этот взгляд на классический сюжет — тоже.

Из раздумий и вопросов, с которыми оставляет зрителя этот «Цахес», самый главный — вот:

Отчего мы с готовностью превращаемся в кукол, так что ни понуждение, ни кукловоды нам не нужны?..